народная песня
Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали…
Товарищ, мы едем далёко,
Подальше от нашей земли.
Не слышно на палубе песен,
И Красное море шумит.
А берег суровый так тесен,
Как вспомнишь – так сердце болит.
“Товарищ, я вахты не в силах стоять”, -
Сказал кочегар кочегару.
“Огни в моих топках совсем не горят,
В котлах не сдержать мне уж пару”.
“Поди заяви ты, что я заболел
И вахты, не кончив, бросаю.
Весь потом истёк, от жары изнемог,
Работать нет сил – умираю”.
На палубу вышел – сознанья уж нет,
В глазах его всё помутилось.
Увидел на миг ослепительный свет –
Упал, сердце больше не билось.
К нему подбежали с холодной водой,
Надеясь привесть его в чувство.
Но доктор сказал, покачав головой:
“Бессильно здесь наше искусство”.
Проститься с товарищем утром пришли,
Матросы, друзья кочегара.
Последний подарок ему поднесли –
Колосник обгорелый и ржавый.
К ногам привязали ему колосник
И труп простынёй обернули.
Пришёл корабельный священник-старик,
И слёзы у многих сверкнули…
Напрасно старушка ждёт сына домой,
Ей скажут – она зарыдает…
А волны бегут от винта за кормой,
И след их вдали пропадает.
полный вариант песни, прислал Андрей Гусак
“из песенника моего деда, Гусака Якова Петровича”
Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали.
Товарищ, мы едем далёко,
Подальше от нашей земли.
Не слышно на палубе песен,
И Красное море шумит,
А берег угрюмый и тесен, –
Как вспомнишь, так сердце болит.
На баке уж восемь пробило –
Товарища надо сменить.
По трапу едва он спустился,
Механик кричит: «Шевелись!»
Товарищ, я вахты не в силах стоять,
Сказал кочегар кочегару, –
Огни в моих топках совсем прогорят,
В котлах не сдержать больше пару…
Пойди, заяви же, что я заболел,
И вахты не кончив, бросаю,
Весь потом истёк, от жары изнемог,
Работать нет сил, умираю.
Товарищ ушёл. Он лопату схватил,
Собравши последние силы,
Дверь топки привычным толчком отворил,
И пламя его озарило,
Лицо его, плечи, открытую грудь,
И пот, с них струившийся градом.
О, если бы кто мог туда заглянуть,
Назвал кочегарку бы адом.
Котлы паровые зловеще шумят,
От силы паров содрогаясь,
Как тысячи змей те пары же шипят,
Из труб кое-где пробиваясь.
А он, изгибаясь пред жарким огнём,
Лопатой бросал быстро уголь.
Внизу было мрачно, луч солнца и днем
Не может проникнуть в тот угол.
Нет ветра сегодня, нет мочи стоять.
Согрелась вода, душно, жарко.
Термометр поднялся на семьдесят пять,
Без воздуха вся кочегарка.
Окончив кидать, он напился воды,
Воды опреснённой, не чистой.
С лица его падал пот, сажи следы,
Услышал он речь машиниста:
«Ты вахты не кончив, не смеешь бросать,
механик тобой недоволен.
Ты к доктору должен пойти и сказать, –
Лекарство он даст, если болен».
За поручни слабо хватаясь рукой,
По трапу наверх он взбирался.
Идти за лекарством в приёмный покой
Не мог, от жары задыхался.
На палубу вышел, сознанья уж нет.
В глазах его всё помутилось,
На миг увидал ослепительный свет,
Упал, сердце больше не билось.
К нему подбежали с холодной водой,
Стараясь привесть его в чувство.
Но доктор сказал, покачав головой:
«Бессильно здесь наше искусство».
Всю ночь в лазарете покойник лежал,
В костюме матроса одетый,
В руках восковую свечу он держал.
Воск таял, жарою согретый.
Проститься с товарищем утром пришли
Матросы, друзья кочегара.
Последний подарок ему принесли,
Колосник горелый и ржавый.
К ногам привязали ему колосник
И койкою труп обернули.
Пришел корабельный священник-старик,
И слёзы у многих блеснули.
Был чист, неподвижен в тот миг океан.
Как зеркало воды блестели.
Явилось начальство, пришёл капитан,
И «Вечную память» пропели.
Доску приподняли дрожащей рукой,
И в саване тело скользнуло,
В пучине глубокой, безвестной, морской
Навеки, плеснув, утонуло.
Напрасно старушка ждёт сына домой,
Ей скажут, она зарыдает…
А волны бегут от винта за кормой
И след их вдали пропадает.
вариант песни, прислал Никита Шмелёв
“самый полный вариант, который я знаю”
Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали.
Товарищ, мы едем далёко
Подальше от милой земли.
Не слышно на палубе песен,
И Красное море шумит.
А берег суровый и тесен,
Как вспомнишь, так сердце болит.
На баке уж восемь пробило,
Товарища надо сменить,
По трапу едва он спустился,
Механик кричит: «Шевелись!»
«Товарищ, я вахты не в силах стоять, –
Сказал кочегар кочегару, –
Огни в моих топках совсем прогорят,
В котлах не сдержать мне уж пару.
Пойди, заяви им, что я заболел
И вахту не кончив, бросаю;
Весь потом истёк, от жары занемел,
Работать нет сил – умираю».
Товарищ ушёл, он лопату схватил,
Собравши последние силы,
Дверь топки привычным толчком отворил,
И пламя его озарило.
Лицо его, плечи, открытую грудь,
И пот, с них котившийся градом.
О, если бы мог кто туда заглянуть,
Назвал кочегарку – бы адом.
Котлы паровые зловеще шумят,
От силы паров содрогаясь,
Как тысячи змей струи пара шипят
Из труб кое-где прорываясь.
А он, извиваясь пред жарким огнем,
Лопатой бросал ловко уголь.
Внизу было мрачно – Луч солнца и днём
Не может проникнуть в тот угол.
Нет ветра сегодня, нет мочи стоять,
Согрелась вода, душно, жарко.
Термометр поднялся на сорок и пять,
Без воздуха вся кочегарка.
Окончив кидать, он напился воды –
Воды опреснённой, нечистой.
С лица его падал пот, сажи следы,
Услышал он речь машиниста:
«Ты, вахты не кончив, не смеешь бросать,
Механик тобой недоволен.
Ты к доктору должен пойти и сказать,
Лекарства он даст, если болен».
За поручень слабой хватаясь рукой,
По трапу наверх он взбирался;
Идти за лекарством в приёмный покой
Не мог – от жары задыхался.
На палубу вышел – сознанья уж нет,
В глазах у него помутилось,
Увидел на миг ослепительный свет,
Упал, сердце больше не билось.
Механик пришёл: «Под арест подлеца,
Задам я ему притворяться».
И, ткнувши ногою в бок мертвеца,
Велел он ему подниматься.
– Не смейтесь вы! – с ужасом доктор вскричал, –
Он мёртвый, совсем остывает.
Смущённый механик тогда пробурчал:
«А чёрт его душу там знает».
Я думал, он мне бессовестно врёт,
Он не был похож на больного
Ах, если б я знал, что он в рейсе умрёт,
То нанял в порту бы другого...
К нему подбежали с холодной водой,
Стараясь привесть его в чувства,
Но доктор сказал, покачав головой:
– Бессильно здесь наше искусство...
Всю ночь в лазарете покойник лежал,
В матросскую форму одетый,
В руках восковую свечу он держал,
Воск таял жарою нагретый.
Проститься с товарищем утром пришли
Матросы, друзья кочегара,
Последний подарок ему принесли –
Колосник обгорелый и ржавый.
К ногам привязали ему колосник,
И койкою труп обернули,
Пришёл корабельный священник-старик,
И слёзы у многих сверкнули.
Был тих, неподвижен, в тот миг океан,
Как зеркало воды блестели.
Явилось начальство, пришёл капитан,
И «Вечную память» пропели.
Доску приподняли дрожащей рукой,
И в саване тело скользнуло,
В пучине глубокой, безвестной, морской
Навеки, плеснув, утонуло.
Напрасно старушка ждёт сына домой,
Ей скажут – она зарыдает.
А волны бегут от винта за кормой,
И след их вдали пропадает...