из книги “Вечер”
* * *
Молюсь оконному лучу
он бледен, тонок, прям.
Сегодня я с утра молчу,
а сердце – пополам.
На рукомойнике моём
позеленела медь.
Но так играет луч на нём,
что весело глядеть.
Такой невинный и простой
в вечерней тишине,
но в этой храмине пустой
он словно праздник золотой
и утешенье мне.
{1909}
* * *
Подушка уже горяча
с обеих сторон.
Вот и вторая свеча
гаснет и крик ворон
становится всё слышней.
Я эту ночь не спала,
поздно думать о сне…
Как нестерпимо бела
штора на белом окне.
Здравствуй!
{1909}
* * *
Тот же голос, то же взгляд,
те же волосы льняные.
Всё как год тому назад.
Сквозь стекло лучи дневные
известь белых стен пестрят…
Свежих лилий аромат
и слова твои простые.
{1909}
Читая Гамлета
У кладбища направо пылил пустырь,
а за ним голубела река.
Ты сказал мне: "Офелия, иди в монастырь
или замуж за дурака…"
Принцы только такое всегда говорят.
Но я запомнила эту речь,
– пусть струится она всегда
горностаевой мантией с плеч.
И как будто по ошибке
я сказала "ты…"
озарила тень улыбки
милые черты.
От подобных оговорок
всякий вспыхнет взор…
Я люблю тебя как сорок
ласковых сестёр
{1909}
* * *
И когда друг друга проклинали
в страсти раскалённой добела,
оба мы ещё не понимали,
как земля для двух людей мала,
и что память яростная мучит,
пытка сильных-огненный недуг!
– и в ночи бездонной сердце учит
спрашивать: О где ушедший друг?
А когда сквозь волны фимиама
хор гремит, ликуя и грозя,
смотрят в душу строго и упрямо
те же неизбежные глаза.
{1909}
Первое возвращение
На землю саван тягостный возложен
торжественно гудят колокола,
и снова дух смятён и потревожен
истомной скукой Царского Села.
Пять лет прошло. Здесь всё мертво и немо,
как будто мира наступил конец.
Как навсегда исчерпанная тема,
в смертельном сне покоится дворец.
{1909}
Любовь
То змейкой, свернувшись клубком,
у самого сердца колдует,
то целые дни голубком
на белом окошке воркует,
то в инее ярком блеснёт,
почудится в дреме левкоя…
Но верно и тайно ведёт
от радости и от покоя.
Умеет так сладко рыдать
в молитве тоскующей скрипки,
и страшно её угадать
в ещё незнакомой улыбке.
{1911}
В Царском Селе
По аллее проводят лошадок.
Длинны волны расчёсанных грив.
О, пленительный город загадок,
я печальна, тебя полюбив.
Странно вспомнить: душа тосковала,
задыхалась в предсмертном бреду.
А теперь я игрушечной стала,
как мой розовый друг какаду.
Грудь предчувствием боли не сжата,
если хочешь, в глаза погляди.
Не люблю только час пред закатом,
ветер с моря и слово "уйди"…
А там мой мраморный двойник,
поверженный под старым клёном,
озёрным водам отдал лик,
внимает шорохам зелёным.
И моют светлые дожди
его запёкшуюся рану…
Холодый, белый, подожди,
я тоже мраморною стану.
Смуглый отрок бродил по аллеям,
у озёрных грустил берегов,
и столетие мы лелеем
еле слышный шелест шагов.
Иглы сосен густо и колко
устилают низкие пни…
Здесь лежала его треуголка
и растрёпанный том Парни.
{1911}
* * *
И мальчик, что играет на волынке,
и девочка, что свой плетёт венок,
и две в лесу скрестившихся тропинки,
и в дальнем поле дальний огонёк,
– я вижу всё. Я всё запоминаю,
любовно-кротко в сердце берегу.
Лишь одного я никогда не знаю
и даже вспомнить больше не могу.
Я не прошу ни мудрости, ни силы.
О, только дайте греться у огня!
Мне холодно… Крылатый иль бескрылый,
весёлый Бог не посетит меня.
{1911}
* * *
Память о солнце в сердце слабеет.
Желтей трава.
Ветер снежинками ранними веет
едва-едва.
В узких каналах уже не струится
стынет вода.
Здесь никогда ничего не случится,
– о, никогда!
Ива на небе пустом распластала
веер сквозной.
Может быть лучше, что я не стала
вашей женой.
Память о солнце в сердце слабеет.
Что это? Тьма?
Может быть!… За ночь прийти успеет
зима.
{1911}
* * *
Высоко в небе облачко серело,
как беличья расстеленная шкурка.
Он мне сказал: "не жаль, что ваше тело
растает в марте, хрупкая снегурка!"
В пушистой муфте руки холодели.
Мне стало страшно, стало как-то смутно.
О, как вернуть вас быстрые недели
его любви, воздушной и минутной!
Я не хочу ни горечи, ни мщенья,
пускай умру с последней белой вьюгой
о нём гадала я в канун крещенья.
Я в январе была его подругой.
{1911}
* * *
Сердце к сердцу не приковано,
если хочешь-уходи.
Много счастья уготовано
тем, кто волен на пути.
Я не плачу, я не жалуюсь,
мне счастливой не бывать.
Не целуй меня, усталую,
– смерть придёт поцеловать.
Дни томлений острых прожиты
вместе с белою зимой.
Отчего же, отчего же ты
лучше чем избранник мой?
{1911}
* * *
Дверь полуоткрыта,
веют липы сладко…
На столе забыты
хлыстик и перчатка
круг от лампы жёлтый…
Шорохам внимаю.
Отчего ушёл ты?
Я не понимаю…
Радостно и ясно
завтра будет утро.
Эта жизнь прекрасна,
сердце, будь же мудро.
Ты совсем устало
бьёшься тише, глуше…
Знаешь, я читала,
что бессмертны души.
{1911}
* * *
Хочешь знать, как всё это было,
– три в столовой пробило,
и, прощаясь, держась за перила,
она, словно с трудом говорила:
"Это всё… Ах, нет, я забыла, я любила вас,
я вас любила
ещё тогда!"
– "да".
{1911}
Песня последней встречи
Так беспомощно грудь холодела,
но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
перчатку с левой руки.
Показалось, что много ступеней,
а я знала-их только три!
Между клёнов шёпот осенний
попросил: "со мною умри!
Я обманут моей унылой
переменчивой, злой судьбой."
Я ответила: "милый, милый
и я тоже умру с тобой!"
Это песня последней встречи.
Я взглянула на тёмный дом.
Только в спальне горели свечи
равнодушно-жёлтым огнём.
{1911}
* * *
Как соломкой пьёшь мою душу.
Знаю, вкус её горек и хмелен.
Но я пытку мольбой не нарушу.
О, покой мой многонеделен.
Когда кончишь, скажи, не печально,
что души моей нет на свете.
Я пойду дорогой недальней
посмотреть, как играют дети.
На кустах зацветает крыжовник,
и везут кирпичи за оградой.
Кто ты: брат мой или любовник,
я не помню, и помнить не надо.
Как светло здесь и как бесприютно,
отдыхает усталое тело…
А прохожие думают смутно:
верно только вчера овдовела.
{1911}
* * *
Я живу, как кукушка на часах,
не завидую птицам в лесах.
Заведут – и кукую.
Знаешь, долю такую
лишь врагу
пожелать я могу.
{1911}
* * *
Я сошла с ума, о мальчик странный,
в среду в три часа!
Уколола палец безымянный
мне звенящая оса.
Я её нечаянно прижала,
и, казалось, умерла она,
но конец отравленного жала
был острей веретена.
О тебе ли я заплачу странном,
улыбнется ль мне твое лицо?
Посмотри не пальце безымянном
так красиво гладкое кольцо.
{1911}
* * *
Мне с тобою пьяным весело
смысла нет в твоих рассказах.
Осень ранняя развесила
флаги жёлтые на вязах.
Оба мы в страну обманную
забрели и горько каемся,
но зачем улыбкой странною
и застывшей улыбаемся?
Мы хотели муки жалящей
вместо счастья безмятежного…
Не покину я товарища
и беспутного и нежного.
{1911}
Обман
(м. А. Горенко)
Весенним солнцем это утро пьяно,
и на террасе запах роз слышней,
а небо ярче синего фаянса.
Тетрадь в обложке мягкого сафьяна;
Читаю в ней элегии и стансы,
написанные бабушкой моей.
Дорогу вижу до ворот и тумбы
белеют чётко в изумрудном дёрне.
О, сердце любит радостно и слепо!
И радуют пестреющие клумбы,
и резкий крик вороны в небе чёрной,
и в глубине аллеи арка склепа.
Жарко веет ветер душный,
солнце руки обожгло,
надо мною свод воздушный,
словно синее стекло;
сухо пахнут иммортели
в разметавшейся косе.
На стволе корявой ели
муравьиное шоссе.
Пруд лениво серебрится
жизнь по-новому легка…
Кто сегодня мне приснится
в пестрой сетке гамака?
{1910}
* * *
Синий вечер. Ветры кротко стихли,
яркий свет зовёт меня домой.
Я гадаю, кто там? – не жених ли,
не жених ли это мой?…
На террасе силуэт знакомый,
еле слышен тихий разговор.
О, такой пленительной истомы
я не знала до сих пор.
Тополя тревожно прошуршали,
нежные их посетили сны,
небо цвета вороненой стали,
звёзды матово-бледны.
* * *
Я несу букет левкоев белых.
Для того в них тайный скрыт огонь,
кто, беря цветы из рук несмелых,
тронет тёплую ладонь.
я написала слова,
что долго сказать не смела.
Тупо болит голова,
странно немеет тело.
Смолк отдалённый рожок,
в сердце всё те же загадки,
лёгкий осенний снежок
лёг на крокетной площадке.
Листьям последним шуршать!
Мыслям последним томиться!
Я не хотела мешать
тому, кто привык веселиться.
Милым простила губам
я их жестокую шутку…
О, вы приедете к нам
завтра по первопутку.
Свечи в гостиной зажгут
днём их мерцанье нежнее,
целый букет принесут
роз из оранжереи.
{1911}
* * *
Любовь покоряет обманно
напевом простым, неискусным.
Ещё так недавно-странно
ты не был седым и грустным
и когда она улыбалась
в садах твоих, в доме, в поле
повсюду тебе казалось,
что вольный ты и на воле.
Был светел ты, взятый ею
и пивший её отравы.
Ведь звёзды были крупнее,
ведь пахли иначе травы,
осенние травы.
* * *
Сладок запах синих виноградин…
Дразнит опьяняющая даль.
Голос твой и глух и безотраден.
Никого мне, никого не жаль
между ягод сети-паутинки,
гибких лоз стволы ещё тонки,
облака плывут как льдинки, льдинки
в ярких водах голубой реки.
Солнце в небе. Солнце ярко светит.
Уходи к волне про боль шептать.
О, она наверное, ответит,
а, быть может, будет целовать.
* * *
Муж хлестал меня узорчатым
вдвое сложенным ремнём.
Для тебя в окошке створчатом
я всю ночь сижу с огнём.
Рассветает. И над кузницей
подымается дымок.
Ах, со мной, печальной узницей,
ты опять побыть не мог.
Для тебя я долю хмурую,
долю-муку приняла.
Или любишь белокурую,
или рыжая мила?
Как мне скрыть вас, стоны звонкие!
В сердце тёмный, душный хмель,
а лучи ложатся тонкие
на несмятую постель.
{1911}
Лесенка
Я на солнечном восходе
про любовь пою,
на коленях в огороде
лебеду полю.
Вырываю и бросаю
пусть простит меня.
Вижу, девочка босая
плачет у плетня.
Страшно мне от звонких воплей
голоса беды,
всё сильнее запах тёплый
мёртвой лебеды.
Будет камень вместо хлеба
мне наградой злой.
Надо мною только небо,
а со мною голос твой.
{1911}
* * *
Я пришла сюда, бездельница,
всё равно мне где скучать!
На пригорке дремлет мельница.
Годы можно здесь молчать.
Над засохшей повиликою
мягко плавает пчела,
у пруда русалку кликаю,
а русалка умерла.
Затянулся ржавой тиною
пруд широкий обмелел,
над трепещущей осиною
лёгкий месяц заблестел.
Замечаю всё как новое.
Влажно пахнут тополя.
Я молчу. Молчу готовая
снова стать тобой, земля.
{1911}
Белой ночью
Ах, дверь не запирала я,
не зажигала свеч,
не знаешь, как, усталая,
я не решалась лечь.
Смотреть как гаснут полосы
в закатном мраке хвой,
пьянея звуком голоса,
похожего на твой.
И знать, что всё потеряно,
что жизнь-проклятый ад!
О, я была уверена,
что ты придешь назад.
{1911}
* * *
Под навесом тёмной риги жарко,
я смеюсь, а в сердце злобно плачу.
Старый друг бормочет мне: "не каркай!
Мы ль не встретим на пути удачу!"
Но я другу старому не верю.
Он смешной, незрячий и убогий,
он всю жизнь свою шагами мерил
длинные и скучные дороги.
И звенит, звенит мой голос ломкий,
звонкий голос не узнавших счастья:
"ах, пусты дорожные котомки,
а на завтра голод и ненастье!"
{1911}
Сад
Он весь сверкает и хрустит,
обледеневший сад.
Ушедший от меня грустит,
но нет пути назад.
И солнца бледный, тусклый лик
лишь круглое окно;
я знаю тайно чей двойник
приник к нему давно.
Здесь мой покой навеки взят
предчувствием беды,
сквозь тонкий лёд ещё сквозят
вчерашние следы.
Склонился тусклый мёртвый лик
к немому сну полей,
и замирает острый крик
отсталых журавлей.
{1911}
* * *
Три раза пытать приходила.
Я с криком тоски просыпалась
и видела тёмные руки
и тёмный насмешливый рот.
"Ты с кем на заре целовалась,
клялась, что погибнешь в разлуке,
и жгучую радость таила,,
рыдая у чёрных ворот?
Кого ты на смерть проводила,
тот скоро, о, скоро умрёт".
Был голос как крик ястребиный,
но странно на чей-то похожий.
Всё тело моё изгибалось,
почувствовав смертную дрожь,
и плотная сеть паутины
упала, окутала ложе…
О, ты не напрасно смеялась,
моя непрощенная ложь!
{1911}
* * *
Хорони, хорони меня, ветер!
Родные мои не пришли,
надо мною блуждающий вечер
дыхание тихой земли.
Я была, как и ты, свободной,
но я слишком хотела жить.
Видишь, ветер, мой труп холодный,
и некому руки сложить.
Закрой эту чёрную рану
покровом вечерней тьмы
и вели голубому туману
надо мною читать псалмы.
Чтобы мне легко одинокой,
отойти к последнему сну,
прошуми высокой осокой
про весну, про мою весну.
Музе
Муза-сестра заглянула в лицо,
взгляд её ясен и ярок.
И отняла золотое кольцо,
первый весенний подарок.
Муза! Ты видишь, как счастливы все
девушки, женщины, вдовы…
Лучше погибну на колесе,
только не эти оковы.
Знаю: гадая, и мне обрывать
нежный цветок маргаритку.
Должен на этой земле испытать
каждый любовную пытку.
Жгу до зари на окошке свечу
и ни о ком не тоскую,
но не хочу, не хочу, не хочу
знать, как целуют другую.
Завтра мне скажут, смеясь, зеркала:
"взор твой не ясен, не ярок…"
тихо отвечу: "она отняла
Божий подарок".
{1911}
Вечерняя комната
Я говорю сейчас словами теми,
что только раз рождаются в душе.
Жужжит пчела на белой хризантеме,
так душно пахнет старое саше.
И комната, где окна слишком узки,
хранит любовь и помнит старину,
а над кроватью надпись по-французски
гласит:" SEIGNEUR, AYES PITIE DE NOUS".
Ты сказки давней горестных заметок,
душа моя, не тронь и не ищи…
Смотрю, блестящих севрских статуэток
померкли глянцевитые плащи.
Последний луч, и жёлтый и тяжёлый,
застыл в букете ярких георгин,
и как во сне я слышу звук виолы
и редкие аккорды клавесин.
{1911}
Надпись на неоконченном портрете
О, не вздыхайте обо мне,
печаль преступна и напрасна,
я здесь, на сером полотне,
возникла странно и неясно.
Взлетевших рук излом больной,
в глазах улыбка исступленья,
я не могла бы стать иной
пред горьким часом наслажденья.
Он так хотел, он так велел
словами мёртвыми и злыми.
Мой рот тревожно заалел,
и щёки стали снеговыми.
И нет греха в его вине,
ушёл, глядит в глаза другие,
но ничего не снится мне
в моей предсмертной летаргии.
Рыбак
Руки голы выше локтя,
а глаза синей, чем лёд.
Едкий, душный запах дёгтя,
как загар, тебе идёт.
И всегда, всегда распахнут
ворот куртки голубой,
и рыбачки только ахнут,
закрасневшись пред тобой.
Даже девочка, что ходит
в город продавать камсу,
как потерянная бродит
вечерами на мысу.
Щеки бледны, руки слабы,
истомлённый взор глубок,
ноги ей щекочут крабы,
выползая на песок.
Но она уже не ловит
их протянутой рукой.
Всё сильней биенье крови
в теле, раненом тоской.
{1911}
* * *
Мурка, не ходи, там сыч
на подушке вышит,
мурка, серый, не мурлычь,
дедушка услышит.
Няня, не горит свеча,
и скребутся мыши.
Я боюсь того сыча,
для чего он вышит?
{1911}
* * *
Меня окликнул в новолунье
мой друг любимый. Ну так что ж!
Шутил: "канатная плясунья!
Как ты до мая доживёшь?"
Ему ответила, как брату,
я не ревнуя, не ропща,
но не заменят мне утрату
четыре новые плаща.
Пусть страшен путь мой, пусть опасен,
ещё страшнее путь тоски…
Как мой китайский зонтик красен,
натёрты мелом башмачки!
Оркестр весёлое играет,
и улыбаются уста.
Но сердце знает, сердце знает,
что ложа пятая пуста!
{1911}
* * *
Я и плакала и каялась,
хоть бы с неба грянул гром!
Сердце тёмное измаялось
в нежилом дому твоём.
Боль я знаю нестерпимую,
стыд обратного пути…
Страшно, страшно к нелюбимому,
страшно к тихому войти.
А склонюсь к нему нарядная,
ожерельями звеня,
только спросит: "ненаглядная!
Где молилась за меня?"
{1911}
из книги “Чётки”
Прости ж навек! Но знай,
что двух виновных,
не одного, найдутся имена
в стихах моих,
в преданиях любовных.
(Баратынский)
Смятение
Было душно от жгучего света,
а взгляды его-как лучи.
Я только вздрогнула: этот
может меня приручить.
Наклонился – он что-то скажет…
От лица отхлынула кровь.
Пусть камнем надгробным ляжет
на жизни моей любовь.
Не любишь, не хочешь смотреть?
О, как ты красив, проклятый!
И я не могу взлететь,
а с детства была крылатой.
Мне очи застит туман,
сливаются вещи и лица,
и только красный тюльпан,
тюльпан у тебя в петлице.
Как велит простая учтивость,
подошёл ко мне, улыбнулся,
полуласково, полулениво
поцелуем руки коснулся
и загадочных, древних ликов
на меня поглядели очи…
Десять лет замираний и криков,
все мои бессоные ночи
я вложила в тихое слово
и сказала ему – напрасно.
Отошёл ты, и снова стало
на душе и пусто и ясно.
{1913}
Прогулка
Перо задело о верх экипажа.
Я поглядела в глаза его.
Томилось сердце, не зная даже
причины горя своего.
Безветрен вечер и грустью скован
под сводом облачных небес,
и словно тушью нарисован
в альбоме старом булонский лес.
Бензина запах и сирени,
насторожившийся покой…
Он снова тронул мои колени
почти не дрогнувшей рукой.
{1913}
* * *
Я не любви твоей прошу.
Она теперь в надёжном месте…
Поверь, что я твоей невесте
ревнивых писем не пишу.
Но мудрые прими советы:
дай ей читать мои стихи,
дай ей хранить мои портреты
ведь так любезны женихи!
А этим дурочкам нужней
сознанье полное победы,
чем дружбы светлые беседы
и память первых нежных дней…
Когда же счастия гроши
ты проживёшь с подругой милой
и для пресыщенной души
всё сразу станет так постыло
в мою торжественную ночь
не приходи. Тебя не знаю.
И чем могла б тебе помочь?
От счастья я не исцеляю.
{1914}
* * *
После ветра и мороза было
любо мне погреться у огня.
Там за сердцем я не уследила,
и его украли у меня.
Новогодний праздник длится пышно,
влажны стебли новогодних роз,
а в груди моей уже не слышно
трепетания стрекоз.
Ах, не трудно угадать мне вора,
я его узнала по глазам.
Только страшно так, что скоро, скоро
он вернёт свою добычу сам.
{1914}
Вечером
Звенела музыка в саду
таким невыразимым горем.
Свежо и остро пахли морем
на блюде устрицы во льду.
Он мне сказал: "я верный друг!"
И моего коснулся платья.
Как не похожи на обьятья
прикосновенья этих рук.
Так гладят кошек или птиц,
так на наездниц смотрят стройных…
Лишь смех в глазах его спокойных
под лёгким золотом ресниц.
А скорбных скрипок голоса
поют за стеблющимся дымом:
"благослови же небеса
ты первый раз одна с любимым".
{1913}
* * *
Все мы бражники здесь, блудницы,
как невесело вместе нам!
На стенах цветы и птицы
томятся по облакам.
Ты куришь чёрную трубку,
так странен дымок над ней.
Я надела узкую юбку,
чтоб казаться ещё стройней.
Навсегда забиты окошки:
что там, изморозь или гроза?
На глаза осторожной кошки
похожи твои глаза.
О, как сердце моё тоскует!
Не смертного ль часа жду?
А та, что сейчас танцует,
непременно будет в аду.
{1913}
* * *
Косноязычно славивший меня
ещё топтался на краю эстрады.
От дыма сизого и тусклого огня
мы все уйти, конечно, были рады.
Но в путаных словах вопрос зажжён,
зачем не стала я звездой любовной,
и стыдной болью был преображён
над нами лик жестокий и бескровный.
Люби меня, припоминай и плачь.
Все плачущие не равны ль пред Богом.
Прощай, прощай! Меня ведёт палач
по голубым предутренним дорогам.
* * *
И на ступеньки встретить
не вышли с фонарём.
В неверном лунном свете
вошла я в тихий дом.
Под лампою зелёной,
с улыбкой неживой,
друг шепчет:" сандрильона,
как странен голос твой…"
в камине гаснет пламя;
томя, трещит сверчок.
Ах, кто-то взял на память
мой белый башмачок
и дал мне три гвоздики,
не подымая глаз.
О милые улики,
куда мне спрятать вас?
И сердцу горько верить,
что близок, близок срок,
что всем он станет мерить
мой белый башмачок.
{1913}
* * *
Безвольно пощады просят
глаза. Что мне делать с ними,
когда при мне произносят
короткое, звонкое имя?
Иду по тропинке в поле
вдоль серых сложенных брёвен.
Здесь лёгкий ветер на воле
по-весеннему свеж, неровен.
И томное сердце слышит
тайную весть о дальнем.
Я знаю: он жив, он дышит,
он смеет быть не печальным.
{1912}
* * *
В последний раз мы встретились тогда
на набережной, где всегда встречались.
Была в Неве высокая вода,
и наводненья в городе боялись.
Он говорил о лете и о том,
что быть поэтом женщине-нелепость.
Как я запомнила высокий царский дом
и Петропавловскую крепость!
– затем что воздух был совсем не наш,
а как подарок божий – так чудесен.
И в этот час была мне отдана
последняя из всех безумных песен.
{1914}
* * *
Покорно мне воображенье
в изображенье серых глаз.
В моём тверском уединенье
я горько вспоминаю вас.
Прекрасных рук счастливый пленник
на левом берегу Невы,
мой знаменитый современник,
случилось, как хотели вы,
вы, приказавший мне: довольно,
поди, убей свою любовь!
И вот я таю, я безвольна,
но всё сильней скучает кровь.
И если я умру, то кто же
мои стихи напишет вам,
кто стать звенящими поможет
ещё не сказанным словам?
{1913}
* * *
Не будем пить из одного стакана
ни воду мы, ни сладкое вино,
не поцелуемся мы утром рано,
а ввечеру не поглядим в окно.
Ты дышишь солнцем, я дышу луною,
но живы мы любовию одною.
Со мной всегда мой верный, нежный друг,
с тобой твоя весёлая подруга.
Но мне понятен серых глаз испуг,
и ты виновник моего недуга.
Коротких мы не учащаем встреч.
Так наш покой нам суждено беречь.
Лишь голос твой поёт в стихах моих,
в твоих стихах моё дыханье веет.
О, есть костёр, которого не смеет
коснуться ни забвение, ни страх.
И если б знал ты как сейчас мне любы
твои сухие розовые губы!
{1913}
* * *
У меня есть улыбка одна;
так, движенье чуть видное губ.
Для тебя я её берегу
ведь она мне любовью дана.
Всё равно, что ты наглый и злой,
всё равно, что ты любишь других.
Предо мной золотой аналой,
и со мной сероглазый жених.
{1913}
* * *
Настоящую нежность не спутаешь
ни с чем, и она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
мне плечи и грудь в меха.
И напрасно слова покорные
говоришь о первой любви.
Как я знаю эти упорные
несытые взгляды твои!
{1913}
* * *
Проводила друга до передней.
Постояла в золотой пыли.
С колоколенки соседней
звуки важные текли.
Брошена! Придуманное слово
разве я цветок или письмо?
А глаза глядят уже сурово
в потемневшее трюмо.
{1913}
* * *
Сколько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает.
Как я рада, что нынче вода
под бесцветным ледком замирает.
И я стану-христос помоги!
– на покров этот, светлый и ломкий,
а ты письма мои береги,
чтобы нас рассудили потомки,
чтоб отчетливей и ясней
ты был виден им, мудрый и смелый.
В биографии славной твоей
разве можно оставить пробелы?
Слишком сладко земное питьё,
слишком плотны любовные сети.
Пусть когда-нибудь имя моё
прочитают в учебнике дети,
и, печальную весть узнав,
пусть они улыбнутся лукаво…
Мне любви и покоя не дав,
подари меня горькою славой.
{1913}
* * *
Здравствуй! Лёгкий шелест слышишь
справа от стола?
Этих строчек не допишешь
я к тебе пришла.
Неужели ты обидишь
так, как в прошлый раз,
– говоришь, что рук не видишь,
рук моих и глаз.
У тебя светло и просто.
Не гони меня туда,
где под душным сводом моста
стынет грязная вода.
{1913}
* * *
Цветов и неживых вещей
приятен запах в этом доме.
У грядок груды овощей
лежат, пестры, на чернозёме.
Ещё струится холодок,
но с парников снята рогожа.
Там есть прудок, такой прудок,
где тина на парчу похожа.
А мальчик мне сказал, боясь,
совсем взволнованно и тихо,
что там живёт большой карась
и с ним большая карасиха.
{1913}
* * *
Каждый день по-новому тревожен,
всё сильнее запах спелой ржи.
Если ты к ногам моим положен,
ласковый, лежи.
Иволги кричат в широких клёнах,
их ничем до ночи не унять.
Любо мне от глаз твоих зелёных
ос весёлых отгонять.
На дороге бубенец зазвякал
памятен нам этот лёгкий звук.
Я спою тебе, чтоб ты не плакал,
песенку о вечере разлук.
{1913}
* * *
Мальчик сказал мне: "как это больно!"
И мальчика очень жаль.
Ещё так недавно он был довольным
и только слыхал про печаль.
А теперь он знает всё не хуже
мудрых и старых вас.
Потускнели и, кажется, стали уже
зрачки ослепительных глаз.
Я знаю: он с болью своей не сладит,
с горькой болью первой любви.
Как беспомощно, жадно и жарко гладит
холодные руки мои.
{1913}
* * *
Я научилась просто и мудро жить,
смотреть на небо и молиться Богу,
и долго перед вечером бродить,
чтоб утолить ненужную тревогу.
Когда шуршат в овраге лопухи
и никнет гроздь рябины жёлто-красной,
слагаю я веселые стихи
о жизни тленной, тленной и прекрасной.
Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь
пушистый кот. Мурлыкает умильней,
и яркий загорается огонь
на башенке озёрной лесопильни.
Лишь изредка прорезывает тишь
крик аиста, слетевшего на крышу.
И если в дверь мою ты постучишь,
мне кажется, я даже не услышу.
{1912}
* * *
Здесь всё то же, то же, что и прежде,
здесь напрасным кажется мечтать.
В доме, у дороги непроезжей,
надо рано ставни запирать.
Тихий дом мой пуст и неприветлив,
он на лес глядит одним окном,
в нём кого-то вынули из петли
и бранили мёртвого потом.
Был он грустен или тайно-весел,
только смерть – большое торжество.
На истёртом красном плюше кресел
изредка мелькает тень его.
И часы с кукушкой ночи рады,
всё слышней их чёткий разговор.
В щёлочку смотрю я: конокрады
зажигают за холмом костёр.
И, пророча близкое ненастье,
низко, низко стелется дымок.
Мне не страшно. Я ношу на счастье
тёмно-синий шёлковый шнурок.
{1912}
Бессоница
Где-то кошки жалобно мяукают,
звук шагов я издали ловлю…
Хорошо твои слова баюкают:
третий месяц я от них не сплю.
Ты опять, опять со мной, бессонница!
Неподвижный лик твой узнаю.
Что, красавица, что, беззаконница,
разве плохо я тебе пою?
Окна тканью белою завешены,
полумрак струится голубой…
Или дальней вестью мы утешены?
Отчего мне так легко с тобой?
{1912}
* * *
Ты знаешь, я томлюсь в неволе,
о смерти господа моля.
Но всё мне памятна до боли
тверская скудная земля.
Журавль у ветхого колодца,
над ним, как кипень, облака,
в полях скрипучие воротца,
и запах хлеба и тоска.
И те неяркие просторы,
где даже голос ветра слаб,
и осуждающие взоры
спокойных загорелых баб.
{1913}
* * *
Углём наметил на левом боку
место, куда стрелять,
чтоб выпустить птицу – мою тоску
в пустынную ночь опять.
Милый, не дрогнет твоя рука,
и мне недолго терпеть.
Вылетит птица – моя тоска,
сядет на ветку и станет петь.
Чтоб тот, кто спокоен в своём дому,
раскрывши окно, сказал:
"голос знакомый, а слов не пойму",
– и опустил глаза.
{1914}
* * *
Помолись о нищей, о потерянной,
о моей живой душе,
ты в своих путях всегда уверенный,
свет узревший в шалаше.
И тебе, печально-благодарная,
я за это расскажу потом,
как меня томила ночь угарная,
как дышало утро льдом.
В этой жизни я немного видела,
только пела и ждала.
Знаю: брата я не ненавидела
и сестры не предала.
Отчего же Бог меня наказывал
каждый день и каждый час?
Или это ангел мне указывал
свет, невидимый для нас?
{1912}
* * *
Вижу выцветший флаг над таможней
и над городом жёлтую муть.
Вот уж сердце моё осторожней
замирает, и больно вздохнуть.
Стать бы снова приморской девчонкой,
туфли на босу ногу надеть,
и закладывать косы коронкой,
и взволнованным голосом петь.
Всё глядеть бы на смуглые главы
херсонесского храма с крыльца
и не знать, что от счастья и славы
безнадёжно дряхлеют сердца.
{1913}
* * *
Плотно сомкнуты губы сухие.
Жарко пламя трёх тысяч свечей.
Так лежала княжна Евдокия
на душистой сапфирной парче.
И, согнувшись, бесслёзно молилась
ей о слепеньком мальчике мать,
и кликуша без голоса билась,
воздух силясь губами поймать.
А пришедший из южного края
чёрноглазый, горбатый старик,
словно к двери небесного рая,
к потемневшей ступеньке приник.
{1913}
8 ноября 1913 года
Солнце комнату наполнило
пылью жаркой и сквозной.
Я проснулась и припомнила:
милый, нынче праздник твой.
Оттого и оснеженная
даль за окнами тепла,
оттого и я бессонная,
как причастница спала.
{1913}
* * *
Ты пришёл меня утешить, милый,
самый нежный, самый кроткий…
От подушки приподняться нету силы,
а на окнах частые решётки.
Мёртвой, думал, ты меня застанешь,
и принёс веночек неискусный.
Как улыбкой сердце больно ранишь,
ласковый, насмешливый и грустный.
Что теперь мне смертное томленье!
Если ты ещё со мной побудешь!
Я у Бога вымолю прощенье
и тебе и всем, кого ты любишь.
{1913}
* * *
Ты письмо моё, милый, не комкай.
До конца его, друг, прочти.
Надоело мне быть незнакомкой,
быть чужой на твоём пути.
Не гляди так, не хмурься гневно.
Я любимая, я твоя.
Не пастушка, не королевна
и уже не монашенка я
в этом сером будничном платье,
на стоптанных каблуках…
Но как прежде, жгуче обьятье,
тот же страх в огромных глазах.
Ты письмо моё, милый, не комкай,
не плачь о заветной лжи,
ты его в твоей бедной котомке
на самое дно положи.
{1912}
* * *
В ремешках пенал и книги были,
возвращалась я домой из школы.
Эти липы, верно, не забыли
нашу встречу, мальчик мой весёлый.
Только ставши лебедем надменным,
изменился старый лебедёнок.
А на жизнь мою лучом нетленным
грусть легла, и голос мой не звонок.
{1912, Царское Село}
* * *
Со дня купальницы-Аграфены
малиновый платок хранит.
Молчит, а ликует, как царь Давид.
В морозной келье белы стены,
и с ним никто не говорит.
Приду и стану на порог,
скажу: "отдай мне мой платок!"
{осень 1913}
* * *
Я с тобой не стану пить вино,
оттого что ты мальчишка озорной.
Знаю я – у вас заведено
с кем попало целоваться под луной.
А нас – тишь да гладь,
Божья благодать.
А у нас – светлых глаз
нет приказу подымать.
{1913}
* * *
Вечерние часы перед столом.
Непоправимо белая страница.
Мимоза пахнет Ниццей и теплом.
В луче луны летит большая птица.
И, туго косы на ночь заплетя,
как будто завтра нужны будут косы,
в окно гляжу я, больше не грустя,
на море, на песчаные откосы.
Какую власть имеет человек,
который даже нежности не просит!
Я не могу поднять усталых век,
когда моё он имя произносит.
{1913}
* * *
Как вплелась в мои тёмные косы
серебристая, нежная прядь,
– только ты, соловей безголосый,
эту муку сумеешь понять.
Чутким ухом далёкое слышишь
и на тонкие ветки ракит,
весь нахохлившись смотришь – не дышишь,
– если песня чужая звучит.
А ещё там недавно, недавно
замирали вокруг тополя,
и звенела и пела отравно
несказанная радость твоя.
{1912}
Стихи о Петербурге
Вновь Исакий в облаченье
из литого серебра.
Стынет в грозном нетерпенье
конь великого Петра.
Ветер душный и суровый
с чёрных труб сметает гарь.
Ах, своей столицей новой
недоволен государь.
Сердце бьётся ровно, мерно.
Что мне долгие года!
Вновь под аркой на галерной
наши тени навсегда
сквозь опущенные веки
вижу, вижу ты со мной,
и в руке твоей навеки
нераскрытый веер мой.
Оттого, что стали рядом
мы в блаженный миг чудес,
в миг, когда над летним садом
месяц розовый воскрес,
– мне не надо ожиданий
у постылого окна
и томительных свиданий.
Вся любовь утолена.
Ты свободен, я свободна,
завтра лучше, чем вчера,
– над Невою тёмноводной,
над улыбкою холодной
императора Петра.
{1913}
* * *
Знаю, знаю – снова лыжи
сухо заскрипят,
в синем небе месяц рыжий,
луг так сладостно покат.
Во дворце горят окошки,
тишиной удалены.
Ни тропинки, ни дорожки,
только проруби темны.
Ива, дерево русалок,
не мешай мне на пути!
В смежных ветках чёрных галок,
чёрных галок приюти.
{1912}
Венеция
Золотая голубятня у воды,
ласковой и млеюще-зелёной;
заметает ветерок солёный
чёрных лодок узкие следы.
Сколько нежных, странных лиц в толпе.
В каждой лавке яркие игрушки:
с книгой лев на вышитой подушке,
с книгой лев на мраморном столбе.
Как на древнем выцветшем холсте,
стынет небо тускло-голубое.
Но не тесно в этой тесноте
и не душно в сырости и зное.
{1912}
* * *
Протёртый коврик под иконой,
в прохладной комнате темно,
и густо плющ тёмно-зелёный
завил широкое окно.
От роз струится запах сладкий,
трещит лампада, чуть горя.
Пестро расписаны укладки
рукой любовной кустаря.
И у окна белеют пяльцы…
Твой профиль тонок и жесток.
Ты зацелованные пальцы
брезгливо прячешь под платок.
А сердцу стало страшно биться,
такая в нём теперь тоска…
И в косах спутанных таится
чуть слышный запах табака.
{1912}
Гость
Всё как раньше: в окна столовой
бьётся мелкий метельный снег,
и сама я не стала новой,
а ко мне приходил человек.
Я спросила: "чего ты хочешь?"
Он сказал: "быть с тобой в аду".
Я смеялась: "ах, напророчишь
нам обоим, пожалуй, беду".
Но, поднявши руку сухую,
он слегка потрогал цветы:
"расскажи, как тебя целуют,
расскажи, как целуешь ты".
И глаза, глядевшие тускло,
не сводил с моего кольца.
Ни один не двинулся мускул
просветлённо-злого лица.
О, я знаю – его отрада
напряжённо и страстно знать,
что ему ничего не надо,
что мне не в чем ему отказать.
{1914}
* * *
(А. Блоку)
Я пришла к поэту в гости.
Ровно в полдень. Воскресенье.
Тихо в комнате просторной,
а за окнами мороз.
И малиновое солнце
над лохматым сизым дымом…
Как хозяин молчаливый
ясно смотрит на меня!
У него глаза такие,
что запомнить кажый должен;
мне же лучше, осторожной,
в них и вовсе не глядеть.
Но запомнится беседа,
дымный полдень, воскресенье
в доме сером и высоком
у морских ворот невы.
{1914}
сборник “Белая стая”
* * *
Твой белый дом и тихий сад оставлю.
Да будет жизнь пустынна и светла.
Тебя, тебя в моих стихах прославлю,
Как женщина прославить не могла.
И ты подругу помнишь дорогую
В тобою созданном для глаз её раю,
А я товаром редкостным торгую –
Твою любовь и нежность продаю.
{1913}
Уединение
Так много камней брошено в меня,
Что ни один из них уже не страшен,
И стройной башней стала западня,
Высокою среди высоких башен.
Строителей её благодарю,
Пусть их забота и печаль минует.
Отсюда раньше вижу я зарю,
Здесь солнца луч последний торжествует.
И часто в окна комнаты моей
Влетают ветры северных морей,
И голубь ест из рук моих пшеницу…
А не дописанную мной страницу –
Божественно спокойна и легка,
Допишет Музы смуглая рука.
{1914, Слепнёво}
* * *
Слаб голос мой, но воля не слабеет,
Мне даже легче стало без любви.
Высоко небо, горный ветер веет,
И непорочны помыслы мои.
Ушла к другим бессонница-сиделка,
Я не томлюсь над серою золой,
И башенных часов кривая стрелка
Смертельной мне не кажется стрелой.
Как прошлое над сердцем власть теряет!
Освобожденье близко. Всё прощу,
Следя, как луч взбегает и сбегает
По влажному весеннему плющу.
{1912}
* * *
Был он ревнивым, тревожным и нежным,
Как божье солнце, меня любил,
А чтобы она не запела о прежнем,
Он белую птицу мою убил.
Промолвил, войдя на закате в светлицу:
"Люби меня, смейся, пиши стихи!"
И я закопала весёлую птицу
За круглым колодцем у старой ольхи.
Ему обещала, что плакать не буду,
Но каменным сделалось сердце моё,
И кажется мне, что всегда и повсюду
Услышу я сладостный голос её.
{1914}
* * *
Тяжела ты, любовная память!
Мне в дыму твоём петь и гореть,
А другим – это только пламя,
Чтоб остывшую душу греть.
Чтобы греть пресыщенное тело,
Им надобны слёзы мои…
Для того ль я, Господи, пела,
Для того ль причастилась любви!
Дай мне выпить такой отравы,
Чтобы сделалась я немой,
И мою бесславную славу
Осиянным забвением смой.
{1914}
* * *
Вместо мудрости – опытность, пресное,
Неутоляющее питьё.
А юность была – как молитва воскресная…
Мне ли забыть её?
Сколько дорог пустынных исхожено
С тем, кто мне не был мил,
Сколько поклонов в церквах положено
За того, кто меня любил…
Стала забывчивей всех забывчивых,
Тихо плывут года.
Губ нецелованных, глаз неулыбчивых
Мне не вернуть никогда.
{1913}
* * *
А! Это снова ты. Не отроком влюблённым,
Но мужем дерзостным,суровым,непреклонным
Ты в этот дом вошёл и на меня глядишь.
Страшна моей душе предгрозовая тишь.
Ты спрашиваешь, что я сделала с тобою,
Вручённым мне навек любовью и судьбою.
Я предала тебя. И это повторять –
О, если бы ты мог когда-нибудь устать!
Так мёртвый говорит, убийцы сон тревожа,
Так ангел смерти ждёт у рокового ложа.
Прости меня теперь. Учил прощать Господь.
В недуге горестном моя томится плоть,
А вольный дух уже почиет безмятежно.
Я помню только сад, сквозной, осенний, нежный,
И крики журавлей, и чёрные поля…
О, как была с тобой мне сладостна земля!
{1916}
* * *
Я улыбаться перестала,
Морозный ветер губы студит,
Одной надеждой меньше стало,
Одною песней больше будет.
И эту песню я невольно
Отдам на смех и поруганье,
Затем что нестерпимо больно
Душе любовное молчанье.
{1915}
* * *
(М.Лозинскому)
Они летят, они ещё в дороге,
Слова освобожденья и любви,
А я уже в предпесенной тревоге,
И холоднее льда уста мои.
Но скоро там, где жидкие берёзы,
Прильнувши к окнам, сухо шелестят,–
Венцом червонным заплетутся розы
И голоса незримых прозвучат.
А дальше – свет невыносимо щедрый,
Как красное горячее вино…
Уже душистым, раскалённым ветром
Сознание моё опалено.
{1916}
* * *
О, это был прохладный день
В чудесном городе Петровом!
Лежал закат костром багровым,
И медленно густела тень.
Пусть он не хочет глаз моих,
Пророческих и неизменных.
Всю жизнь ловить он будет стих,
Молитву губ моих надменных.
{1913}
* * *
Я так молилась: "Утоли
Глухую жажду песнопенья!"
Но нет земному от земли
И не было освобожденья.
Как дым от жертвы, что не мог
Взлететь к престолу сил и славы,
А только стелется у ног,
Молитвенно целуя травы,–
Так я, господь, простёрта ниц:
Коснётся ли огонь небесный
Моих сомкнувшихся ресниц
И немоты моей чудесной?
{1913}
* * *
Есть в близости людей заветная черта,
Её не перейти влюблённости и страсти,–
Пусть в жуткой тишине сливаются уста
И сердце рвётся от любви на части.
И дружба здесь бессильна, и года
Высокого и огненного счастья,
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья.
Стремящиеся к ней безумны, а её
Достигшие – поражены тоскою…
Теперь ты понял, отчего моё
Не бьется сердце под твоей рукою.
{2 мая 1915, Петербург}
* * *
Всё отнято: и сила, и любовь.
В немилый город брошенное тело
Не радо солнцу. Чувствую, что кровь
Во мне уже совсем похолодела.
Весёлой Музы нрав не узнаю:
Она глядит и слова не проронит,
А голову в веночке тёмном клонит,
Изнеможённая, на грудь мою.
И только совесть с каждым днём страшней
Беснуется: великой хочет дани.
Закрыв лицо, я отвечала ей…
Но больше нет ни слёз, ни оправданий.
{1916, Севастополь}
Был блаженной моей колыбелью
Тёмный город у грозной реки
И торжественной брачной постелью,
Над которой лежали венки
Молодые твои Серафимы,–
Город, горькой любовью любимый.
Солеею молений моих
Был ты, строгий, спокойный, туманный.
Там впервые предстал мне жених,
Указавши мой путь осиянный,
И печальная Муза моя,
Как слепую, водила меня.
{1914}
Ответ
В.А.Комаровскому
Какие странные слова
Принёс мне тихий день апреля.
Ты знал, во мне ещё жива
Страстная страшная неделя.
Я не слыхала звонов тех,
Что плавали в глазури чистой.
Семь дней звучал то медный смех,
То плач струился серебристый.
А я, закрыв лицо моё,
Как перед вечною разлукой,
Лежала и ждала её,
Ещё не названную мукой.
{1914, Царское Село}
* * *
Как ты можешь смотреть на Неву,
Как ты смеешь всходить на мосты?
Я недаром печальной слыву
С той поры, как привиделся ты.
Чёрных ангелов крылья остры,
Скоро будет последний суд,
И малиновые костры,
Словно розы, в снегу цветут.
{1914}
9 декабря 1913 года
Самые тёмные дни в году
Светлыми стать должны.
Я для сравнения слов не найду –
Так твои губы нежны.
Только глаза подымать не смей,
Жизнь мою храня.
Первых фиалок они светлей,
А смертельные для меня.
Вот, поняла, что не надо слов,
Оснеженные ветки легки…
Сети уже разостлал птицелов
На берегу реки.
{1913}
Целый год ты со мной неразлучен,
А как прежде и весел и юн!
Неужели же ты не измучен
Смутной песней затравленных струн,–
Тех,что прежде, тугие, звенели,
А теперь только стонут слегка,
И моя их терзает без цели
Восковая, сухая рука…
Верно, мало для счастия надо
Тем, кто нежен и любит светло,
Что ни ревность, ни гнев, ни досада
Молодое не тронут чело.
Тихий, тихий, и ласки не просит,
Только долго глядит на меня
И с улыбкой блаженной выносит
Страшный бред моего забытья.
{1914}
* * *
Как люблю, как любила глядеть я
На закованные берега,
На балконы, куда столетья
Не ступала ничья нога.
И воистину ты – столица
Для безумных и светлых нас;
Но когда над Невою длится
Тот особенный, чистый час
И проносится ветер майский
Мимо всех надводных колонн,
Ты – как грешник, видящий, райский
Перед смертью сладчайший сон…
{1916}
* * *
И мнится – голос человека
Здесь никогда не прозвучит,
Лишь ветер каменного века
В ворота чёрные стучит.
И мнится мне, что уцелела
Под этим небом я одна,–
За то, что первая хотела
Испить смертельного вина.
{1917, Слепнёво}
* * *
Чернеет дорога приморского сада,
Желты и свежи фонари.
Я очень спокойная. Только не надо
Со мною о нём говорить.
Ты милый и верный, мы будем друзьями…
Гулять, целоваться, стареть…
И лёгкие месяцы будут над нами,
Как снежные звёзды, лететь.
{1914}
Не в лесу мы, довольно аукать,–
Я насмешек таких не люблю…
Что же ты не приходишь баюкать
Уязвленную совесть мою?
У тебя заботы другие,
У тебя другая жена…
И глядит мне в глаза сухие
Петербургская весна.
Грудным кашлем, вечерним жаром
Наградит по заслугам, убьёт.
На Неве под млеющим паром
Начинается ледоход.
{1914}
* * *
Всё обещало мне его:
Край неба, тусклый и червонный,
И милый сон под Рождество,
И Пасхи ветер многозвонный,
И прутья красные лозы,
И парковые водопады,
И две большие стрекозы
На ржавом чугуне ограды.
И я не верить не могла,
Что будет дружен он со мною,
Когда по горным склонам шла
Горячей каменной тропою.
{1916}
* * *
Как невеста, получаю
Каждый вечер по письму,
Поздно ночью отвечаю
Другу моему.
"Я гощу у смерти белой
По дороге в тьму.
Зла, мой ласковый, не делай
В мире никому".
И стоит звезда большая
Между двух стволов,
Так спокойно обещая
Исполненье снов.
{1915}
О тебе вспоминаю я редко
И твоей не пленяюсь судьбой,
Но с души не стирается метка
Незначительной встречи с тобой.
Красный дом твой нарочно миную,
Красный дом твой над мутной рекой,
Но я знаю, что горько волную
Твой пронизанный сердцем покой.
Пусть не ты над моими устами
Наклонялся, моля о любви,
Пусть не ты золотыми стихами
Обессмертил томленья мои –
Я над будущим тайно колдую,
Если вечер совсем голубой,
И предчувствую встречу вторую,
Неизбежную встречу с тобой.
{1913}
* * *
Как площади эти обширны,
Как гулки и круты мосты!
Тяжёлый, беззвездный и мирный
Над нами покров темноты.
И мы, словно смертные люди,
По свежему снегу идём.
Не чудо ль, что нынче пробудем
Мы час неразлучный вдвоём?
Безвольно слабеют колени,
И кажется, нечем дышать…
Ты – солнце моих песнопений,
Ты – жизни моей благодать.
Вот чёрные зданья качнутся,
И на землю я упаду,–
Теперь мне не страшно очнуться
В моём деревенском саду.
{1917}
"Нам бы только до взморья добраться,
Дорогая моя !" – "Молчи …"
И по лестнице стали спускаться,
Задыхаясь, искали ключи.
Мимо зданий, где мы когда-то
Танцевали, пили вино,
Мимо белых колонн Сената,
Туда, где темно, темно.
"Что ты делаешь, ты безумный!"–
"Нет, я только тебя люблю!
Этот вечер – широкий и шумный,
Будет весело кораблю!"
Горло тесно ужасом сжато,
Нас в потёмках принял челнок…
Крепкий запах морского каната
Задрожавшие ноздри обжег.
"Скажи, ты знаешь наверно:
Я не сплю? Так бывает во сне…"
Только вёсла плескались мерно
По тяжёлой невской волне.
А чёрное небо светало,
Нас окликнул кто-то с моста,
Я руками обеими сжала
На груди цепочку креста.
Обессиленную, на руках ты,
Словно девочку, внёс меня,
Чтоб на палубе белой яхты
Встретить свет нетленного дня.
{1914}
* * *
Когда в мрачнейшей из столиц
Рукою твёрдой, но усталой
На чистой белизне страниц
Я отречение писала,
И ветер в круглое окно
Вливался влажною струёю,–
Казалось, небо сожжено
Червонно-дымною зарёю.
Я не взглянула на Неву,
На озаренные граниты,
И мне казалось – наяву
Тебя увижу, незабытый…
Но неожиданная ночь
Покрыла город предосенний.
Чтоб бегству моему помочь,
Расплылись пепельные тени.
Я только крест с собой взяла,
Тобою данный в день измены,–
Чтоб степь полынная цвела,
А ветры пели, как сирены.
И вот он на пустой стене
Хранит меня от горьких бредней,
И ничего не страшно мне
Припомнить, – даже день последний.
{1916, Песочная бухта}
Н.В.Н.
Уже кленовые листы
На пруд слетают лебединый,
И окровавлены кусты
Неспешно зреющей рябины,
И ослепительно стройна,
Поджав незябнущие ноги,
На камне северном она
Сидит и смотрит на дороги.
Я чувствовала смутный страх
Пред этой девушкой воспетой.
Играли на её плечах
Лучи скудеющего света.
И как могла я ей простить
Восторг твоей хвалы влюблённой…
Смотри,ей весело грустить,
Такой нарядно обнажённой.
{1916}
* * *
Подошла. Я волненья не выдал,
Равнодушно глядя в окно.
Села, словно фарфоровый идол,
В позе выбранной ею давно.
Быть весёлой – привычное дело,
Быть внимательной – это трудней…
Или томная лень одолела
После мартовских пряных ночей?
Утомительный гул разговоров,
Жёлтой люстры безжизненный зной
И мельканье искусных приборов
Над приподнятой лёгкой рукой.
Улыбнулся опять собеседник
И с надеждой глядит на неё…
Мой счастливый, богатый наследник,
Ты прочти завещанье моё.
{1914}
* * *
Зачем притворяешься ты
То ветром, то камнем, то птицей?
Зачем улыбаешься ты
Мне с неба внезапной зарницей?
Не мучь меня больше, не тронь!
Пусти меня к вещим заботам…
Шатается пьяный огонь
По высохшим серым болотам.
И Муза в дырявом платке
Протяжно поёт и уныло.
В жестокой и юной тоске
Её чудотворная сила.
{1915, Слепнёво}
Мы не умеем прощаться,–
Всё бродим плечо к плечу.
Уже начинает смеркаться,
Ты задумчив, а я молчу.
В церковь войдём, увидим
Отпеванье, крестины, брак,
Не взглянув друг на друга, выйдем…
Отчего всё у нас не так?
Или сядем на снег примятый
На кладбище, легко вздохнём,
И ты палкой чертишь палаты,
Где мы будем всегда вдвоём.
{1917}
МОЛИТВА
Дай мне горькие годы недуга,
Задыханья, бессонницу, жар,
Отыми и ребёнка, и друга,
И таинственный песенный дар –
Так молюсь за твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над тёмной Россией
Стала облаком в славе лучей.
{1915}
* * *
"Где, высокая, твой циганёнок,
Тот, что плакал под чёрным платком,
Где твой маленький первый ребёнок,
Что ты знаешь, что помнишь о нём?"
"Доля матери – светлая пытка,
Я достойна её не была.
В белый рай растворилась калитка,
Магдалина сыночка взяла.
Каждый день мой – весёлый, хороший,
Заблудилась я в длинной весне,
Только руки тоскуют по ноше,
Только плач его слышу во сне.
Станет сердце тревожным и томным,
И не помню тогда ничего,
Всё брожу я по комнатам тёмным,
Всё ищу колыбельку его".
{1914}
Вижу, вижу лунный лук
Сквозь листву густых ракит,
Слышу, слышу ровный стук
Неподкованных копыт.
Что? И ты не хочешь спать,
В год не мог меня забыть,
Не привык свою кровать
Ты пустою находить?
Не с тобой ли говорю
В остром крике хищных птиц,
Не в твои ль глаза смотрю
С белых, матовых страниц?
Что же крутишь,словно вор,
У затихшего жилья?
Или помнишь уговор
И живую ждёшь меня?
Засыпаю. В душный мрак
Месяц бросил лезвие.
Снова стук. То бьётся так
{1914}
* * *
Бесшумно ходили по дому,
Не ждали уже ничего.
Меня привели к больному,
И я не узнала его.
Он сказал: "Теперь слава Богу",–
И ещё задумчивей стал.
"Давно мне пора в дорогу,
Я только тебя поджидал.
Так меня ты в бреду тревожишь,
Все слова твои берегу.
Скажи: ты простить не можешь?"
И я сказала: "Могу".
Казалось, стены сияли
От пола до потолка.
На шелковом одеяле
Сухая лежала рука.
А закинутый профиль хищный
Стал так страшно тяжёл и груб,
И было дыханья не слышно
У искусанных тёмных губ.
Но вдруг последняя сила
В синих глазах ожила:
"Хорошо, что ты отпустила,
Не всегда ты доброй была".
И стало лицо моложе,
Я опять узнала его
И сказала: "Господи Боже,
Прими раба твоего".
{1914, Слепнёво}
Высокомерьем дух твой помрачён,
И оттого ты не познаёшь света.
Ты говоришь, что вера наша – сон
И марево – столица эта.
Ты говоришь – моя страна грешна,
А я скажу – твоя страна безбожна.
Пускай на нас ещё лежит вина,–
Всё искупить и всё исправить можно.
Вокруг тебя – и воды, и цветы.
Зачем же к нищей грешнице стучишься?
Я знаю, чем так тяжко болен ты:
Ты смерти ищешь и конца боишься.
{1 января 1917}
* * *
Стал мне реже сниться,слава Богу,
Больше не мерещится везде.
Лёг туман на белую дорогу,
Тени побежали по воде.
И весь день не замолкали звоны
Над простором вспаханной земли,
Здесь всего сильнее от Ионы
Колокольни лаврские вдали.
Подстригаю на кустах сирени
Ветки те, что нынче отцвели;
По валам старинных укреплений
Два монаха медленно прошли.
Мир родной, понятный и телесный
Для меня, незрячей, оживи.
Исцелил мне душу Царь Небесный
Ледяным покоем нелюбви.
{1912, Киев}
* * *
Будем вместе, милый, вместе,
Знают все, что мы родные,
А лукавые насмешки,
Как бубенчик отдалённый,
И обидеть нас не могут,
И не могут огорчить.
Где венчались мы – не помним,
Но сверкала эта церковь
Тем неистовым сияньем,
Что лишь ангелы умеют
В белых крыльях приносить.
А теперь пора такая,
Страшный год и страшный город.
Как же можно разлучиться
Мне с тобой, тебе со мной?
{1915}
Мы на сто лет состарились, и это
Тогда случилось в час один:
Короткое уже кончалось лето,
Дымилось тело вспаханных равнин.
Вдруг запестрела тихая дорога,
Плач полетел, серебряно звеня…
Закрыв лицо, я умоляла Бога
До первой битвы умертвить меня.
Из памяти, как груз отныне лишний,
Исчезли тени песен и страстей.
Ей – опустевшей – приказал Всевышний
Стать страшной книгой грозовых вестей.
{1916}
* * *
То пятое время года,
Только его славословь.
Дыши последней свободой,
Оттого, что это – любовь.
Высоко небо взлетело,
Легки очертанья вещей,
И уже не празднует тело
Годовщину грусти своей.
{1913}
СОН
Я знала, я снюсь тебе,
Оттого не могла заснуть.
Мутный фонарь голубел
И мне указывал путь.
Ты видел царицын сад,
Затейливый белый дворец
И чёрный узор оград
У каменных гулких крылец.
Ты шёл, не зная пути,
И думал: "Скорей, скорей,
О, только б её найти,
Не проснуться до встречи с ней".
А сторож у красных ворот
Окликнул тебя: "Куда !"
Хрустел и ломался лёд,
Под ногами чернела вода.
"Это озеро, – думал ты,–
На озере есть островок…"
И вдруг из темноты
Поглядел голубой огонёк.
В жёстком свете скудного дня
Проснувшись, ты застонал
И в первый раз меня
По имени громко назвал.
{1915, Царское Село}
Широк и жёлт вечерний свет,
Нежна апрельская прохлада,
Ты опоздал на много лет,
Но всё-таки тебе я рада.
Сюда ко мне поближе сядь,
Гляди весёлыми глазами:
Вот эта синяя тетрадь –
С моими детскими стихами.
Прости, что я жила скорбя
И солнцу радовалась мало.
Прости, прости, что за тебя
Я слишком многих принимала.
{1915}
* * *
Я не знаю, ты жив или умер,–
На земле тебя можно искать
Или только в вечерней думе
По усопшем светло горевать.
Всё тебе: и молитва дневная,
И бессонницы млеющий жар,
И стихов моих белая стая,
И очей моих синий пожар.
Мне никто сокровенней не был,
Так меня никто не томил,
Даже тот, кто на муку предал,
Даже тот, кто ласкал и забыл.
{1915}
* * *
Нет, царевич, я не та,
Кем меня ты видеть хочешь,
И давно мои уста
Не целуют, а пророчат.
Не подумай, что в бреду
И замучена тоскою
Громко кличу я беду:
Ремесло моё такое.
А умею научить,
Чтоб нежданное случилось,
Как навеки приручить
Ту, что мельком полюбилась.
Славы хочешь? – у меня
Попроси тогда совета,
Только это – западня,
Где ни радости, ни света.
Ну, теперь иди домой
Да забудь про нашу встречу,
А за грех твой, милый мой,
Я пред господом отвечу.
{1915}
Из памяти твоей я выну этот день,
Чтоб спрашивал твой взор
беспомощно-туманный:
Где видел я персидскую сирень,
И ласточек, и домик деревянный?
О, как ты часто будешь вспоминать
Внезапную тоску неназванных желаний
И в городах задумчивых искать
Ту улицу, которой нет на плане!
При виде каждого случайного письма,
При звуке голоса за приоткрытой дверью
Ты будешь думать: "Вот она сама
Пришла на помощь моему неверью".
{1915}
* * *
Не хулил меня, не славил,
Как друзья и как враги.
Только душу мне оставил
И сказал: побереги.
И одно меня тревожит:
Если он теперь умрёт,
Ведь ко мне архангел божий
За душой его придёт.
Как тогда её я спрячу,
Как от Бога утаю?
Та, что так поёт и плачет,
Быть должна в его раю.
{1915}
* * *
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина…
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор всё как будто больна.
{1917}
Я знаю, ты моя награда
За годы боли и труда,
За то, что я земным отрадам
Не предавалась никогда,
За то, что я не говорила
Возлюбленному: "Ты любим".
За то, что всем я не простила,
Ты будешь ангелом моим.
{1916}
* * *
Не тайны и не печали,
Не мудрой воли судьбы –
Эти встречи всегда оставляли
Впечатление борьбы.
Я, с утра угадав минуту,
Когда ты ко мне войдёшь,
Ощущала в руках согнутых
Слабо колющую дрожь.
И сухими пальцами мяла
Пёструю скатерть стола…
Я тогда уже понимала,
Как эта земля мала.
{1915}
* * *
Как белый камень в глубине колодца,
Лежит во мне одно воспоминанье.
Я не могу и не хочу бороться:
Оно – веселье и оно – страданье.
Мне кажется,что тот,кто близко
взглянет
В мои глаза, его увидит сразу.
Печальней и задумчивее станет
Внимающего скорбному рассказу.
Я ведаю, что Боги превращали
Людей в предметы, не убив сознанья,
Чтоб вечно жили дивные печали.
Ты превращён в моё воспоминанье.
{1916, Слепнёво}
* * *
Первый луч – благословенье Бога –
По лицу любимому скользнул,
И дремавший побледнел немного,
Но ещё спокойнее уснул.
Верно, поцелуем показалась
Теплота небесного луча…
Так давно губами я касалась
Милых губ и смуглого плеча…
А теперь, усопших бестелесней,
В неутешном странствии моём,
Я к нему влетаю только песней
И ласкаюсь утренним лучом.
{1916}
Родилась я ни поздно, ни рано,
Это время блаженно одно,
Только сердцу прожить без обмана
Было господом не дано.
Оттого и темно в светлице,
Оттого и друзья мои,
Как вечерние грустные птицы,
О небывшей поют любви.
{1913}
* * *
Ещё весна таинственная млела,
Блуждал прозрачный ветер по горам
И озеро глубокое синело –
Крестителя нерукотворный храм.
Ты был испуган нашей первой встречей,
А я уже молилась о второй,
И вот сегодня снова жаркий вечер,–
Как низко солнце стало над горой…
Ты не со мной, но это не разлука:
Мне каждый миг – торжественная весть.
Я знаю, что в тебе такая мука,
Что ты не можешь слова произнесть.
{Весна 1917}
сборник “Тростник”
Надпись на книге
М. Лозинскому
Почти от залетейской тени
В тот час, как рушатся миры,
Примите этот дар весенний
В ответ на лучшие дары.
Чтоб та, над временами года,
Несокрушима и верна,
Души высокая свобода,
Что дружбою наречена,–
Мне улыбнулась также кротко,
Как тридцать лет тому назад…
И сада Летнего решётка,
И оснеженный Ленинград
Возникли, словно в книге этой
Из мглы магических зеркал,
И над задумчивою Летой
Тростник оживший зазвучал.
{Май 1940}
Муза
Когда я ночью жду её прихода,
Жизнь, кажется, висит на волоске.
Что почести, что юность, что свобода
Пред милой гостьей с дудочкой в руке.
И вот вошла. Откинув покрывало,
Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: "Ты ль Данту диктовала
Страницы Ада?" Отвечает: "Я".
{1924}
Художнику
Мне всё твоя мерещиться работа,
Твои благословенные труды:
Лип, навсегда осенних, позолота
И синь сегодня созданной воды.
Подумай, и тончайшая дремота
Уже ведёт меня в твои сады,
Где, каждого пугаясь поворота,
В беспамятстве ищу твои следы.
Войду ли я под свод преображенный,
Твоей рукою в небо превращённый,
Чтоб остудился мой постылый жар?..
Там стану я блаженною навеки
И, раскалённые смежая веки,
Там снова обрету я слёзный дар.
{1924}
* * *
Здесь Пушкина изгнанье началось
И Лермонтова кончилось изгнанье.
Здесь горных трав легко благоуханье,
И только раз мне видеть удалось
У озера, в густой тени чинары,
В тот предвечерний и жестокий час –
Сияние неутолённых глаз
Бессмертного любовника Тамары.
{Кисловодск, 1927}
* * *
Если плещется лунная жуть,
Город весь в ядовитом растворе.
Без малейшей надежды заснуть
Вижу я сквозь зелёную муть
И не детство моё, и не море,
И не бабочек мрачный полёт
Над грядой белоснежных нарциссов
В тот какой-то шестнадцатый год…
А застывший навек хоровод
Надмогильных твоих кипарисов.
{1928}
* * *
Тот город, мной любимый с детства,
В его декабрьской тишине
Моим промотанным наследством
Сегодня показался мне.
Всё, что само давалось в руки,
Что было так легко отдать:
Душевный жар, молений звуки
И первой песни благодать –
Всё унеслось прозрачным дымом,
Истлело в глубине зеркал…
И вот уж о невозвратимом
Скрипач безносый заиграл
Но с любопытством иностранки,
Пленённой каждой новизной,
Глядела я, как мчатся санки,
И слушала язык родной.
И дикой свежестью и силой
Мне счастье веяло в лицо,
Как будто друг от века милый
Входил со мною на крыльцо.
{1929}
Одни глядятся в ласковые взоры,
Другие пьют до солнечных лучей,
А я всю ночь веду переговоры
С неукротимой совестью своей.
Я говорю: "Твоё несу я бремя
Тяжёлое, ты знаешь, сколько лет".
Но для неё не существует время,
И для неё пространства в мире нет.
И снова чёрный масленичный вечер,
Зловещий парк, неспешный бег коня.
И полный счастья и веселья ветер,
С небесных круч слетевший на меня.
А надо мной спокойный и двурогий
Стоит свидетель…о, туда, туда,
По древней подкапризовой дороге,
Где лебеди и мёртвая вода.
{1936}
* * *
От тебя я сердце скрыла,
Словно бросила в Неву…
Приручённой и бескрылой
Я в дому твоём живу.
Только ночью слышу скрипы.
Что там – в сумраках чужих?
Шереметьевские липы…
Перекличка домовых…
Осторожно подступает,
Как журчание воды,
К уху жарко приникает
Чёрный шепоток беды –
И бормочет, словно дело
Ей всю ночь возится тут:
"Ты уюта захотела,
Знаешь, где он – твой уют?"
{1936}
* * *
И упало каменное слово
На мою ещё живую грудь.
Ничего, ведь я была готова.
Справлюсь с этим как-нибудь.
У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.
А не то… Горячий шелест лета
Словно праздник за моим окном.
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.
{1939}
Уже безумие крылом
Души закрыло половину,
И поит огненным вином,
И манит в чёрную долину.
И поняла я, что ему
Должна я уступить победу,
Прислушиваясь к своему
Уже как бы чужому бреду.
И не позволит ничего
Оно мне унести с тобою,
Как ни упрашивай его
И как ни докучай мольбою:
Ни сына страшные глаза –
Окаменелое страданье,–
Ни день, когда пришла гроза,
Ни час нежданного свиданья,
Ни милую прохладу рук,
Ни лип взволнованные тени,
Ни отдалённый лёгкий звук –
Слова последних утешений.
{4 мая 1940, Фонтанный Дом}
Клеопатра
Уже целовала Антония мёртвые губы,
Уже на коленях пред Августом слёзы лила…
И предали слуги. Грохочут победные трубы
Под римским орлом,и вечерняя стелется
мгла.
И входит последний пленённый её красотою,
Высокий и статный, и шепчет в смятении он:
"Тебя – как рабыню…
в триумфе пошлёт пред собою…"
Но шеи лебяжьей всё так же спокоен наклон.
А завтра детей закуют. О, как мало осталось
Ей дела на свете – ещё с мужиком пошутить
И чёрную змейку, как будто прощальную жалость,
На смуглую грудь равнодушной рукой положить.
{1940}
1
Не недели, не месяцы – годы
Расставались. И вот наконец
Холодок настоящей свободы
И седой над висками венец.
Больше нет ни измен, ни предательств,
И до света не слушаешь ты,
Как струится поток доказательств
Несравненной моей правоты.
{1940}
2
И, как всегда бывает в дни разрыва,
К нам постучался призрак первых дней,
И ворвалась серебрянная ива
Седым великолепием ветвей.
Нам, исступленным, горьким и
надменным,
Не смеющим глаза поднять с земли,
Запела птица голосом блаженным
О том, как мы друг друга берегли.
{1944}
3. Последний тост
Я пью за разорённый дом,
За злую жизнь мою,
За одиночество вдвоём,
И за тебя я пью,–
За ложь меня предавших губ,
За мёртвый холод глаз,
За то, что мир жесток и груб,
За то, что Бог не спас.
{1934}
сборник “Седьмая книга”
* * *
Все души милых на высоких звёздах.
Как хорошо, что некого терять
И можно плакать. Царскосельский воздух
Был создан, чтобы песни повторять.
У берега серебрянная ива
Касается сентябрьских ярких вод.
Из прошлого восставши, молчаливо
Ко мне навстречу тень моя идёт.
Здесь столько лир повешено на ветки,
Но и моей как будто место есть.
А этот дождик, солнечный и редкий,
Мне утешенье и благая весть.
{1944}
Нет, я не выплакала их.
Они внутри скипелись сами.
И всё проходит пред глазами
Давно без них, всегда без них.
Без них меня томит и душит
Обиды и разлуки боль.
Проникла в кровь – трезвит и сушит
Их всесжирающая соль.
Но мнится мне: в сорок четвёртом,
И не в июня ль первый день,
Как на шелку возникла стёртом
Твоя страдальческая тень.
Ещё на всём печать лежала
Великих бед, недавних гроз,–
И я свой город увидала
Сквозь радугу последних слёз.
{Ленинград, 1946}
C I N Q U E
Как у облака на краю,
Вспоминаю я речь твою,
А тебе от речи моей
Стали ночи светлее дней.
Так отторгнутые от земли,
Высоко мы, как звёзды, шли.
Ни отчаянья, ни стыда
Ни теперь, ни потом, ни тогда.
Но живого и наяву,
Слышишь ты, как тебя зову.
И ту дверь, что ты приоткрыл,
Мне захлопнуть не хватит сил.
{26 ноября 1945}
Истлевают звуки в эфире,
И заря притворилась тьмой.
В навсегда онемевшем мире
Два лишь голоса: твой и мой.
И под ветер незримых Ладог,
Сквозь почти колокольный звон,
В лёгкий блеск перекрёстных радуг
Разговор ночной превращён.
{20 декабря 1945}
Я не любила с давних дней,
Чтобы меня жалели,
А с каплей жалости твоей
Иду, как с солнцем в теле.
Вот отчего вокруг заря.
Иду я, чудеса творя,
Вот отчего!
{20 декабря 1945}
Знаешь сам, что я не стану славить
Нашей встречи горчайший день.
Что тебе на память оставить,
Тень мою? На что тебе тень?
Посвященье сожжённой драмы,
От которой и пепла нет,
Или вышедший вдруг из рамы
Новогодний страшный портрет?
Или слышимый еле-еле
Звон берёзовых угольков,
Или то, что мне не успели
Досказать про чужую любовь?
{6 января 1946}
Не дышали мы сонными маками,
И своей мы не знаем вины.
Под какими же звёздными знаками
Мы на горе себе рождены?
И какое кромешное варево
Поднесла нам январская тьма?
И какое незримое зарево
Нас до света сводило с ума?
{11 января 1946}
Шиповник цветёт
(из сожжённой тетради)
3. Во сне
Чёрную и прочную разлуку
Я несу с тобою наравне.
Что ж ты плачешь? Дай мне лучше руку,
Обещай опять прийти во сне,
Мне с тобою как горе с горою…
Мне с тобой на свете встречи нет.
Только б ты полночною порою
Через звёзды мне прислал привет.
{1946}
4. Первая песенка
Таинственной невстречи
Пустынны торжества,
Несказанные речи,
Безмолвные слова.
Нескрещенные взгляды
Не знают, где им лечь.
И только слёзы рады,
Что можно долго течь.
Шиповник Подмосковья,
Увы! При чём-то тут…
И это всё любовью
Бессмертной назовут.
{1956}
5. Другая песенка
Как сияло там и пело
Нашей встречи чудо,
Я вернуться не хотела
Никуда оттуда.
Горькой было мне усладой
Счастье вместо долга,
Говорила с кем не надо,
Говорила долго.
Пусть влюблённых страсти душат,
Требуя ответа,
Мы же, милый, только души
У предела света.
{1956}
Ты выдумал меня. Такой на свете нет,
Такой на свете быть не может.
Ни врач не исцелит, не утолит поэт,–
Тень призрака тебя и день и ночь тревожит.
Мы встретились с тобой в невероятный год,
Когда уже иссякли мира силы,
Всё было в трауре, всё никло от невзгод,
И были свежи лишь могилы.
Без фонарей как смоль был чёрен Невский вал,
Глухая ночь вокруг стеной стояла…
Так вот когда тебя мой голос вызывал!
Что делала – сама ещё не понимала.
И ты пришёл ко мне, как бы звездой ведом,
По осени трагической ступая,
В тот навсегда опустошённый дом,
Откуда унеслась стихов сожжённых стая.
{1956}
9. В разбитом зеркале
Непоправимые слова
Я слушала в тот вечер звёздный,
И так кружилась голова,
Как над пылающею бездной.
И гибель выла у дверей,
И ухал чёрный сад, как филин,
И город, смертно обессилел,
Был Трои в этот час древней ,
Тот час был нестерпимо ярок
И, кажется, звенел до слёз.
Ты отдал мне не тот подарок,
Который издалека вёз.
Казался он пустой забавой
В тот вечер огненный тебе.
И стал он медленной отравой
В моей загадочной судьбе.
И он всех бед моих предтеча,–
Не будем вспоминать о нём!..
Несостоявшаяся встреча
Ещё рыдает за углом.
{1956}
Пусть кто-то ещё отдыхает на юге
И нежится в райском саду.
Здесь северно очень – и осень в подруги
Я выбрала в этом году.
Живу, как в чужом, мне приснившемся доме,
Где, может быть, я умерла,
Где странное что-то в вечерней истоме
Хранят для себя зеркала.
Иду между чёрных приземистых ёлок,
Там вереск на ветер похож,
И светится месяца тусклый осколок,
Как старый зазубренный нож.
Сюда принесла я блаженную память
Последней невстречи с тобой –
Холодное, чистое, лёгкое пламя
Победы моей над судьбой.
{1956, Комарово}
Не пугайся, – я ещё похожей
Нас теперь изобразить могу,
Призрак ты – иль человек прохожий,
Тень твою зачем-то берегу,
Был ненадолго ты моим Энеем,–
Я тогда отделалась костром.
Друг о друге мы молчать умеем.
И забыл ты мой проклятый дом.
Ты забыл те, в ужасе и в муке,
Сквозь огонь протянутые руки
И надежды окаянной весть.
Ты не знаешь, что тебе простили…
Создан Рим, плывут стада флотилий,
И победу славословит лесть.
{1962}
Ты стихи мои требуешь прямо…
Как-нибудь проживёшь и без них.
Пусть в крови не осталось и грамма,
Не впитавшего горечи их.
Мы сжигаем несбыточной жизни
Золотые и пышные дни,
И о встрече в небесной отчизне
Нам ночные не шепчут огни.
И о наших великолепий
Холодочка струится волна,
Словно мы на таинственном склепе
Чьи-то, вздрогнув, прочли имена.
Не придумать разлуку бездонней,
Лучше б сразу тогда – наповал…
И, наверное, нас разлучённей
В этом мире никто не бывал.
{Москва, 1963}
* * *
Один идёт прямым путём,
Другой идёт по кругу
И ждёт возврата в отчий дом,
Ждёт прежнюю подругу.
А я иду – за мной беда,
Не прямо и не косо,
А в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса.
{1940}
* * *
Вот она, плодоносная осень!
Поздновато её привели.
А пятнадцать блаженнейших вёсен
Я подняться не смела с земли.
Я так близко её разглядела,
К ней припала, её обняла,
А она в обречённое тело
Силу тайную тайно лила.
{Комарово, 1962}
Трилистник московский
1. Почти в альбом
Услышишь гром и вспомнишь обо мне
Подумаешь: она грозы желала…
Полоска неба будет твёрдо-алой,
А сердце будет как тогда – в огне.
Случится это в тот московский день,
Когда я город навсегда покину
И устремлюсь к желанному притину,
Свою меж вас ещё оставив тень.
За веру твою! И за верность мою!
За то, что с тобою мы в этом краю!
Пускай навсегда заколдованы мы,
Но не было в мире прекрасней зимы,
И не было в небе узорней крестов,
Воздушней цепочек, длиннее мостов…
За то, что всё плыло, беззвучно скользя.
За то, что нам видеть друг друга
нельзя.
{1961-1963}
Полночные стихи
Семь стихотворений
Вместо посвящения
По волнам блуждаюсь и прячусь в лесу,
Мерещусь на чистой эмали,
Разлуку, наверно, неплохо снесу,
Но встречу с тобою – едва ли.
{Лето, 1963}
1. Предвесенняя элегия
Меж сосен метель присмирела,
Но, пьяная и без вина,
Там словно Офелия, пела
Всю ночь нам сама тишина.
А тот, кто мне только казался,
Был с той обручён тишиной,
Простившись, он щедро остался,
Он насмерть остался со мной.
{Комарово, 10 марта 1963}
2. Первое предупреждение
Какое нам, в сущности, дело,
Что всё превращается в прах,
Над сколькими безднами пела
И в скольких жила зеркалах.
Пускай я не сон, не отрада
И меньше всего благодать,
Но, может быть, чаще, чем надо,
Придётся тебе вспоминать –
И гул затихающих строчек,
И глаз, что скрывает на дне
Тот ржавый колючий веночек
В тревожной своей тишине.
{Москва, 6 июня 1963}
3. В Зазеркалье
Красотка очень молода,
Но не из нашего столетья,
Вдвоём нам не бывать – та, третья,
Нас не оставит никогда.
Ты подвигаешь кресло ей,
Я щедро с ней делюсь цветами…
Что делаем – не знаем сами,
Но с каждым мигом нам страшней.
Как вышедшие из тюрьмы,
Мы что-то знаем друг о друге
Ужасное. Мы в адском круге,
А может, это и не мы.
{Комарово,5 июля 1963}
4. Тринадцать строчек
И наконец ты словно произнёс
Не так, как те… что на одно колено,–
А так, как тот, кто вырвался из плена
И видит сень священную берёз
Сквозь радугу невольных слёз.
И вдруг тебя запела тишина,
И чистым солнцем сумрак озарился,
И мир на миг один преобразился,
И странно изменился вкус вина.
И даже я, кому убийцей быть
Божественного слова предстояло,
Почти благоговейно замолчала,
Чтоб жизнь благословенную продлить.
{8-12 августа 1963}
5. Зов
В которую-то из сонат
Тебя я прячу осторожно.
О! Как ты позовёшь тревожно,
Непоправимо виноват
В том, что приблизился ко мне
Хотя бы на одно мгновенье…
Твоя мечта – исчезновенье,
Где смерть лишь жертва тишине.
{1 июля 1963}
7. И последнее
Была над нами, как звезда над морем,
Ища лучём девятый смертный вал,
Ты называл её бедой и горем,
А радостью ни разу не назвал.
Днём перед нами ласточкой кружила,
Улыбкой расцветала на губах,
А ночью ледяной рукой душила
Обоих разом. В разных городах.
И никаким не внемля славословьям,
Перезабыв все прежние грехи,
К бессоннейшим припавши изголовьям,
Бормочет окаянные стихи.
{23-25 июля 1963}
|
Если Вам есть что сказать или добавить, то к Вашим услугам
электронная почта
Начало страницы • Назад • В начало сайта • Карта сайта
|